Напишите нам История Императорского Московского университета Назад
Уставы Летопись Персоналии Реликвии Библиотека Прогулки Поиск Карта

ИМПЕРАТОРСКИЙ МОСКОВСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ
в воспоминаниях Михаила Прохоровича Третьякова
1798-1830.


Глава VIII.

Подарок, пожалованный Ю.Н. Бартеневу.-Увольнение от занятий в канцелярии попечителя.-Новый министр.-Княгиня Ливен.-Поездка в Петербург проф. Щепкина.-Экзекутор Астафьев. - Донос. - Приезд министра. - Увольнение от должности. - Каким образом Тихонович стал адъюнктом и директором медицинского института.-Назначение директором Перевощикова.-Враждебные отношения Мухина и Лодера. - Пожертвование Фишера.-Отношение кн. Ливена к попечителю. - Прошение об отставке.-Переписка по этому поводу кн. Ливена с Писаревым.



Вскоре по возвращении нашем (13-го марта) в Москву, Писарев получил от министра уведомление, что всем чиновникам, представленным от начальства к орденам и удостоенным награды комитетом министров, высочайше повелено объявить высокомонаршее благоволение. Итак я во второй раз не получил Владимирского ордена. Конечно, правительство имеет полную власть награждать всех и каждого по своему благоусмотрению; но, в настоящем случае, показалось мне очень странным следующее обстоятельство: в числе вышеупомянутых чиновников рекомендован был к ордену св. Владимира директор училищ Костромской губернии, Юрий Никитич Бартенев. Ему-то одному всемилостивейше пожалован был подарок в тысячу рублей. Чем же объяснить такую особенную к Бартеневу милость? А вот чем: Бартенев был женат на родственнице известного Лабзина, издававшего "Сионский Вестник", вступил в масоны и чрез Лабзина снискал себе покровительство кн. А.Н. Голицына. Имея чин коллежского секретаря, Бартенев в 1819 г. определен был Голицыным исправляющим должность директора училищ Костромской губернии и пользовался особенным к себе расположением тогдашнего попечителя московского учебного округа кн. Оболенского, так что князь, при определении на место его Писарева, поручал мне поддержать Бартенева перед новым начальником, что я и исполнил. Итак, с достоверностью можно заключить, что Бартенев, вместо объявленного всем нам за отличие по службе высокомонаршего благоволения, получил подарок в 1,000 рублей по предстательству кн. Голицына. Такое предположение мое объясняется еще тем, что Бартенев впоследствии времени поступил к Голи-цыну чиновником особых поручений и пользовался его особен-ным благорасположением.

Царствование императора Николая I было для меня как-то особенно неблагоприятно: в 1826 г. я не получил назначенного мне начальством следующего чина; в 1828 г. обошли меня во второй раз орденом св. Владимира 4-й степени и в том же году принудили оставить должность старшего письмо-водителя в канцелярии попечителя московского учебного округа, которую я исправлял с отличным усердием и успехом 12 лет. Следующий рассказ объяснит все обстоятельства, до увольнения моего касающаяся. Писарев, имея в министре народного просвещения Александре Семенович Шишкове высокого покровителя, а в директоре министерского департамента Языкове - верного друга, не предвидел для себя никакой неприятности по должности попечителя и никто из профессоров не смел восстать явно против своего начальника.

Так продолжалось до 1828 г.: в этом году, апреля 23-го, Шишков был уволен от службы, а на его место поступил попечитель дерптского учебного округа, ген.-лейт. кн. К.А. Ли-вен, принадлежавший к секте гернгутеров или моравских братьев.

Как скоро Писарев получил от князя Ливена официальное уведомление о вступлении его в должность министра народного просвещения, то тотчас препроводил к нему печатный рапорт о состоянии московского университета, и, как бы в предчувствии будущих неприятностей, сделана была в рапорт, от поспешности, большая ошибка, состоявшая в том, что в рапорте назвали мы Ливена его сиятельством, а следовало бы назвать его светлостию, каковое достоинство пожаловано было матери Ливена, с ея потомством, что заметил Писареву директор департамента Языков. Хотя же Писарев и препроводил к Ливену другой исправленный рапорт с титулом его светлости, но при всем том сделал мне жестокий выговор за мою, в этом случай, оплошность, неприятную для немецкого честолюбия.

В то время обучались в университете, в числе своекоштных студентов, два брата Кирющенковы, отпущенники гр. Шереметева. Отец их был знаком со мною и, при самом вступлении Ливена в должность министра, говорил, что он очень известен матери Ливена и ему самому. На вопрос мой, как же он сблизился с такими знаменитыми особами, - Кирющенков сообщил мне некоторые подробности о матери на-шего министра, светлейшей княгини Ливен; когда императрице Екатерине II благоугодно было иметь надзирательницу за малолетними великими князьями Александром и Константином Павловичами, то в эту должность поступила, по рекомендации гр. Сиверса, вдова одного штаб-офицера, Ливен, проживавшая в Риге. Вскоре г-жа Ливен снискала милостивое благоволение государыни императрицы Екатерины II, а потом императрицы Марии Феодоровны...

Писарев, не переменяя действий своих по университету, замечал, однако же, что большая часть профессоров возвы-сили против него свой голос и роптали на самовластные, будто бы, распоряжения его по университету. Началось тем, что секретарь университетского совета, профессор Щепкин, по совету товарищей своих, вызвался, 21-го мая 1828 г., сопровождать в С.-Петербург студентов, назначенных в профессорский институт. Говорили, что на содержание Щепкина в С.-Петербурге пожертвована была учеными мужами некоторая сумма денег. Писарев знал о всех замыслах Щепкина, но, при всем том, дал рекомендательное письмо к другу своему, Языкову. Щепкин, по всей вероятности, тогда же очернил Писарева и меня перед новым министром, что подтверждают последующие события.

Здесь кстати надобно заметить, что Писарев с самого вступления в должность попечителя московского учебного округа начал оказывать явно неудовольствие свое экзекутору университета, раненому поручику Вагнеру. Однажды Писарев приехал со мною в университет и, осматривая столовую и кухню казенных студентов, заметил пришёдшего туда же экзекутора Вагнера в партикулярном платье. Не сказав Вагнеру ни слова, Писарев приказал мне объявить ему, чтобы он при каждом приезде Писарева в университет встречал его у ворот дома. После такого, можно сказать, сумасбродного приказа Вагнер скоро заболел и умерь. На место Вагнера определен был 26-го марта 1826 г., по рекомендации Писа-рева, раненый же майор Астафьев, женатый на воспитаннице генеральши Дурасовой, тещи Писарева, следовательно коротко ему известный.

Имея характер заносчивый, гордый и пользуясь полным к себе доверием Писарева, экзекутор Астафьев в самое непродолжительное время вывел из терпения всех живущих в университетском доме профессоров и других чиновников; в особенности же нападал он на казенных студентов, от чего возникали частые неудовольствия между инспектором сту-дентов и им, экзекутором. Все это вместе заставило ректора Двигубского послать к Писареву, бывшему в начала 1828 г. в С.-Петербурге, письмо, в котором ректор от себя и от прочих профессоров слезно умолял Писарева избавить их от Астафьева, вышедшего из всех границ благоприличия и подчиненности. При этом случае я должен сказать, что Писарев сам был виновником глупых действий Астафьева, дав ему при вступлении в должность позволение являться к себе каждое утро и доносить о всяком происшествии в университете. Такое наушничество имело самые вредные последствия, ибо Писарев, веря Астафьеву, часто делал правлению университета и ректору строил замечания по таким происшествиям, которые не заслуживали особенного внимания и о которых Астафьев должен был доносить ректору, а не попечителю.

Еще прежде письма ректора Двигубского об Астафьеве, я и помощник мой Никифоров, живший в дом Писарева и обучавший его малолетнего сына, начали колебать доверенность Писарева к Астафьеву, а письмо Двигубского довершило начатое нами, так что Писарев не слушал уже более Астафьева и оставил его при смотрении за одними только сторожами. Астафьев 6есился и, поставляя меня первым виновником неблаговоления к себе Писарева, ждал удобного случая к мести - и дождался. Утверждение адъюнкта Тихоновича 18-го августа 1828 г. исправляющим должность директора медицинского института на место профессора Мудрова раздосадовало некоторых профессоров до крайности. Они, зная дружескую связь мою с Тихоновичем, думали, что я обманул Писарева и способствовал к назначению его, Тихоновича, в такую должность, которая, по уставу университета, предоставлена одному . из ординарных профессоров. С того времени все внимание недоброжелателей наших, а более всех Мудрова, Сандунова, Щепкина и Перевощикова устремлено было на то, чтобы очер-нить Тихоновича и меня пред правительством. Началось тем, что те же самые особы, которые недавно тяготились Астафьевым, взяли его сторону как человека обиженного и довели его до того, что он послал к министру Ливену донос, имевший и для меня и для Тихоновича вредные последствия.

Чрез некоторое время по возвращение Щепкина в Москву, экзекутор университета майор Астафьев послал к министру Ливену донос о том, что инспектор казенных студентов Тихонович совершенно не занимается своею должностью, отчего студенты ведут жизнь своевольную и развратную. После сего Астафьев коснулся и меня, изъясняя, что, будто бы, я употребляю во зло доверие Писарева, защищаю пред пим Тихоновича в неисправности по должности и что, будто бы, я, бывши когда-то в правлении университета, причинил ему, Астафьеву, словесное оскорбление, на которое Писарев не обратил должного внимания. Министр, препроводив копию с доноса Астафьева, предписал обратить строгое внимание па показание его, Астафьева, относительно поведения студентов, а о прочем доставить ему, министру, свое заключение. Писарев, от 3-го декабря того же 1828 года, опроверг все нелепые изветы Астафьева и думал, что министр останется тем доволен, но вышло совсем другое.

17-го декабря, поздно вечером, Писарев прислал мне следующую записку: "Михаил Прохорович, Шульгин пишет, что министр приехал. Мне рапорт завтра хоть Двигубского. Да скажите об этом Тихоновичу".

По этой записке можно судить, что Писарев очень встревожен был неожиданным приездом министра в Москву, так что на обороте присланной мне от пего, Писарева, за-писки, написал: "Михаилу Прохоровичу Двигубскому", вместо "Третьякову".

В воскресенье, 18-го декабря, Писарев представлялся ми-нистру Ливену с рапортом, и был принят от него очень сухо. В тот же день Ливен приглашал к себе лейб-медика Лодера и некоторых профессоров. 19-го декабря Писарев потребовал от меня все бумаги, касающиеся до утверждения адъюнктами: Лебедева и Галлера, для представления тех бумаг министру. Это обстоятельство показывало уже ясно, что враги Писарева, а с ним вместе и мои, обвинили нас пред министром в небывалых злоупотреблениях по службе, а в том числе и в удостоении Лебедева и Галлера звания адъюнктов как лиц, не имевших на то никакого права16).

20-го декабря поутру, я, по заведенному порядку, явился к Писареву с разными бумагами. Покончив дела и видя, что начальник мой был чрезвычайно мрачен, я осмелился спросить его: "доволен ли министр университетом"? Писарев, как будто ожидавший моего вопроса, сказал: "приходи ко мне часов в шесть после обеда, я поговорю с тобою о многом".

Удивленный такими словами Писарева и явным его расстройством, я возвратился в канцелярию для обычных занятий своих. Здесь помощник мой Никифоров подал мне записку, писанную рукою Писарева. На одной стороне этой Списки сказано было, что адъюнкт Иларион Васильев увольняется из университета">17), а на другой стороне заключался приказ Никифорову вступить в исправление моей должности в канцелярии попечителя.

Долго смотрел я на эту чудную записку, долго дивился бессовестной политике Писарева и не мог понять - за что же он так вероломно поступил со мною? В шесть часов ве-чера я пришел к Писареву и застал его в жарком раз-говоре с директором московской гимназии бароном Медемом, находившимся в таком же положении, в каком нахо-дился и я. По уходе Медема Писарев с совершенным спокойствием духа и образцовым лицемерием объявил мне, что я имею много врагов в университете, что враги эти очер-нили меня пред министром, что министр, для восстановления согласия между всеми лицами, счел за нужное отстранить меня от должности старшего письмоводителя при попечителе, и что он, Писарев, защищал меня пред Ливеном сколько мог, но, наконец, принужден был уступить обстоятельствам. Хотя из последних слов Писарева я тотчас понял, что он, унижаясь пред Ливеном и снискивая себе его благорасположение, предал меня на жертву врагам моим самым постыдным и бесчестным образом, но, при всем том, я в защиту свою решился изъяснить Писареву, что действия мои по службе должны быть известны ему, как непосредственному надо мною начальнику, а более никому, и чтобы он дозволил мне предстать лично пред грозное лицо светлейшего князя с своим оправданием.

"Не советую, да он и не примет тебя", возразил мне Писарев, и тут же присовокупил, что в настоящее время следует мне сказаться больным; когда же Ливен возвратится в С.-Петербург, тогда он, Писарев, не преминет просить его светлость о допущении меня к прежней должности или к другой, по усмотрению; а в заключение уверил, что Ливен ни в каком случай не обидит меня. Итак, участь моя решена была Ливеном в первые три дня пребывания его в Москве. Деятельность удивительная, но при всем том чуждая чести, справедливости и святости законов. В чем оказался я виновным по службе? Кто были обвинители мои? Увы, этого никто не объявлял мне. Ливена я не видал в глаза, а Писарев бессовестно обманывал меня.

С директором медицинского института при университете Тихоновичем, из-за которого возникли для меня все неприятности, познакомился по следующему обстоятельству: в 1818 г. Тихонович, получив от университета по экзамену достоинство лекаря I-го отделения, пожелал остаться в Москве и занять место помощника директора вновь заводимого тогда при университет медицинского института на сто воспитанников; но, не надеясь на профессора Мудрова, назначен-ного попечителем кн. Оболенским в директоры того института, Тихонович, через посредство дяди своего, упросил проживавшую в С.-Петербург при высочайшем дворе статс-даму Архарову похлопотать о нем у министра духовных дел и народного просвещения кн. А.Н.Голицына. Голицын потребовал от попечителя кн. Оболенского мнения о просьбе Тихоновича, а кн. Оболенский от профессора Мудрова. Этот ученый муж отозвался князю о Тихоновиче не так-то выгодно и не желал иметь его своим помощником. Князь Оболенский в ответе своем о Тихоновиче написал все то, что пересказал ему Мудров. Видя явную несправедливость Мудрова к молодому лекарю, я осмелился доложить князю, что в таком случай недостаточно одних слов к унижение человека, вступающего в службу, а потому не признает ли его сиятельство за лучшее истребовать мнения о Тихоновиче от врачебного отделения, в котором он выдержал экзамен на достоинство лекаря или, по край-ней мере, письменного донесения Мудрова по означенному пред-мету, по князь не уважил моего довода. Дело это кончилось, однако ж, тем, что министр утвердил Тихоновича помощником директора медицинского института. Мудров, не живя в университете, поместил Тихоновича со студентами и возложил на него одного многотрудную обязанность иметь надзор за их поведением и нравственностью. Писарев, вступив в должность попечителя, обратил особенное внимание на студентов и, часто посещая их жилые комнаты, столовую и кухню, встречал одного только Тихоновича, полюбил его за деятельность; отдавал ему многие приказания, до студентов касающиеся. Однажды Писарев спросил у директора института Мудрова: "как же он, не живя в университете, управляет казенными медицинскими студентами?"

- Одним словом, - отвечал Мудров.

Такой ответ не понравился Писареву. Между тем, Тихонович, встречаясь часто с ним, донес ему, что, трудясь день и ночь в исправлении многотрудной должности своей и не видя впереди никакой за то награды, вознамерился он, Тихонович, искать себе место в другом ведомстве. Писарев спросил его: "чего же он желает?"

- Звания адъюнкта, - отвечал Тихонович.

Писарев обещал исполнить просьбу его при первом удобном случай. После такого разговора Тихонович просил меня напомнить Писареву об его обещании. Я знал, что назначение отличных молодых людей в адъюнкты сверх штата было предоставлено по уставу совету университета; знал, однако же, и то, что бывший попечитель кн. Оболенский делал сам собою подобные назначения, так, например, князь исходатайствовал в свое время у министра звание адъюнктов сверх штата: доктору медицины Рихтеру и бывшему в какой-то гимназии старшему учителю Перевощикову, обучавшемуся в казанском университете. Если повести дело Тихоновича чрез совет, то там уж наверное не было бы ему успеха. Итак, Тихонович решил искать себе милости у одного только Писарева, тем благонадежнее, что профессор Мухин, начальствовавший над университетскою аптекою, в которой и Тихонович имел какое-то занятие, охотно принял на себя ходатайство у Писарева о Тихоновиче и успел в этом деле так, что Тихонович в конце 1825 года, по представлению Писарева, основанному на рекомендации Мухина, был утвержден министром в звании адъюнкта. Как скоро сделалось известным в университете, что Тихонович удостоен звания адъюнкта, то профессор Мудров тотчас явился к Писареву с объяснением, что другой помощник его, доктор Страхов, гораздо более имеет нрава на получение звания адъюнкта, ежели Тихонович, а потому и просил Писарева об исходатайствовании и ему, Страхову, такого же отличия. Просьба Мудрова была удовлетворена: Страхов, по представлению Писарева, получил звание адъюнкта также без участия в том университетского совета. При этом случай Мудров отозвался Писареву о Тихоновиче с самой невыгодной стороны, а меня выставил как человека, пристрастного к Тихоновичу по разным отношениям, что я заметил из слов самого Писарева, сказанных мне по уход от него Мудрова. Увы, положение мое при таком начальнике было самое странное и неприятное.

Теперь дошла очередь до описания происшествия, имевшего для меня гибельные последствия. В 1828 году Мудров отказался от должности директора медицинского института. Писарев, не находя никого из профессоров способного к занятию этой многотрудной должности, назначил к исправлении ее адъюнкта Тихоновича и вместе с тем ходатайствовал об удостоении его звания экстраординарного профессора; но министр, князь Ливен, в отношении своем к Писареву написал, что он утверждает адъюнкта Тихоновича в должности директора медицинского института, не упомянув ни слова о профессорстве. Когда старшие профессора узнали, что Тихонович, по их словам еще мальчишка, получил такую важную долж-ность, то явно возопияли, что это сделано было Писаревым по моим интригам, противозаконно. С того времени ненависть и злоба ученых мужей к Тихоновичу и ко мне усилились и достигли высочайшей степени.

Министр, кн. Ливен, по прибыли в Москву, счел это дело столь важным, а себя обманутым, что намеревался отре-шить от должности и директора департамента народного просвещения Языкова, не обратившего на представление Писарева о Тихоновиче должного внимания; однако же, не отрешил, да, по правде сказать, и не за что, ибо и прежде и теперь многие из младших чиновников допускаются по самой необходимости к исправлению высших должностей. Так было поступлено Писаревым и с Тихоновичем.

Описав это неожиданное происшествие и следуя долгу чести и справедливости, я объявляю, что между мною и Тихоновичем . точно существовала дружеская связь, но она ничего предосудительного в себе не заключала. Что же касается до того, что будто бы Тихонович не имел основательных сведений в науках, то в этом случай должно винить одних только профессоров медицинского факуль-тета, удостоивших Тихоновича степени доктора медицины.

Кн. Ливен, отстранив адъюнкта Тихоновича от долж-ности директора медицинского при университете института, утвердил в этой должности профессора астрономии Перевощикова, который, вместе с товарищем своим Щепкиным, оказал Ливену важные услуги при исследовании наших действий по службе. Если Перевощиков приобрел с новою должностью значительные выгоды, как-то: богатую казенную квартиру и 1,000 руб. прибавочного жалованья, то за эти вы-годы пожертвовал своею честью и совестью. Да и сам Ливен забыл, а, вернее сказать, не имел понятия о том, что долж-ность директора медицинского института предоставлена по уставу одному из профессоров медицинского факультета, а Перевощиков принадлежал к физико-математическому, следовательно, не имел права на должность директора медицинского института.

Теперь я должен сказать несколько слов о лейб-медике Лодере и профессоре Мухин. Всем известно было, что Мухин обижался тем, что Лодер, продав университету свой анатомический кабинет, отстранил Мухина от чтения лекций анатомии. Само собою разумеется, что Мухин косо смотрел на своего соперника и ждал случая восстановить честь свою. Когда же Писарев вступил в должность попечителя, то немедленно приблизил Мухина к себе, исходатайствовал ему чин действительного статского советника и возлагал на него разные поручения. Тут Мухин начал мало-помалу действо-вать против Лодера, мечтая отдалить его от университета. Писарев, с своей стороны, уклонялся от письменных сношений с Лодером, как было при прежнем попечителе18), а предоставил ему, Лодеру, относиться во всех случаях в совет университета и правление, что Лодер, как лейб-медик, почитал для себя унизительным.

Одним словом, и Писарев и Мухин столь успешно действовали против Лодера, что он решился оставить занятия свои по университету, о чем и послал к министру формаль-ное извещение. Но когда министр представил докладную за-писку о Лодере государю императору, то е. в. изъявил волю свою, чтобы Лодер продолжал чтение лекций в университете. Лодер с радостью согласился исполнить высочайшую волю, за что государь император повелел объявить ему спасибо. Это царское спасибо еще более возгордило Лодера, обрадовало всех немецких ученых и их приверженцев, а особливо профес-сора Мудрова, бывшего не в ладах с Мухиным. Почитая Писарева, Мухина и даже меня главными противниками своими и рассевая на наш счет гнусную клевету, Лодер, во время пребывания кн. Ливена в Москве, успел довести злобу свою против Мухина до того, что Ливен предложил Мухину избрать одно из двух: или примириться с Лодером или оста-вить университет. Мухин избрал первое и, в присутствии Ливена, преклонил поседевшую голову свою перед хитрым, честолюбивым немцем. При этом ли случае или при другом Ливен, вероятно в шутку, просил Писарева не обижать немцев19). Как не восхвалить Ливена за такую заботливость его о своих земляках.

Пробыв в Москве четыре дня, Ливен посещал университет и делал свои замечания, относящаяся до хозяйственной части. Писарев, оставив на это время в стороне сан свой, заслуги и воинскую честь, унизился перед Ливеном до того, что, сопровождая его по обширному университетскому двору в жесточайший мороз, был в одном мундире с непокрытою головою, так что Ливен несколько раз говорил Писареву: "Александр Александрович, наденьте шинель, да накройте голову, очень холодно!"

Такой унизительный поступок русского заслуженного гене-рала перед Ливеном тем еще удивительнее, что находив-шееся тут же ректор Двигубский, профессора Щепкин, Перевощиков и другие все были в теплой одежд и с покрытыми головами. Прощаясь в большой университетской аудитории с профессорами, Ливен довершил уничижение Писарева, сказав публично, что попечитель есть не что иное как передатчик мнений университетского совета к нему, министру5).

Вот еще замечательный случай, показывающий явное пристрастие Ливена к немцам. Ему было донесено о важных злоупотреблениях по денежной казне директора московской губернской гимназии и училищ барона Медема. Сначала Ливен очень прогневался на Медема, но после, следуя известной пословице, что свой своему поневоле брать, смягчился и оставил барона при занимаемой им должности.

Между тем, Писарев не допускал меня к себе и совершенно оставил на произвол случая. Не надеясь уже ни в чем на Писарева, я, 3-го генваря 1829 г., принужден был передать Писареву прошение следующего содержания:

"В службу е. и. в. вступил я в московский университет по части письмоводства в 1799 г., где и исправлял разные должности; а с 1817 г. нахожусь старшим письмоводителем канцелярии попечителя московского учебного округа. В продолжение тридцатилетней беспорочной службы моей в одном ведомстве награждаем был чинами и другими высокомонаршими милостями: 1818 г. в февраль бриллиантовым перстнем; 1820 г. февраля 26-го - орденом св. Анны 3 ст.; 1825 г. февраля 22-го - пенсионом по смерть сверх получаемого по служб жалованья по 1,000 руб. в год; 1828 г. апреля 28-го - высокомонаршим благоволением, и того же года, авгу-ста 22-го - знаком отличия беспорочной службы, что подробно значится в формулярном о службе моей списке.

Чувствуя более полугода сильную боль в груди, следствие тридцатилетней службы моей по части письмоводства, я, по совету медиков, осмеливаюсь всепокорнейше просить в. пр-во исходатайствовать мне увольнение от должности старшего письмоводителя канцелярии вашей и, если возможно, определить меня по другой какой либо части, требующей не столь усильных занятий, каковые сопряжены с означенною должностью; а в противном случав представить меня к увольнению вовсе от службы, с определением мне в пенсион по смерть, на основании .. 19 и 39 устава о пенсиях 6-го декабря 1827 г., двух третей оклада по занимаемой мною должности, и с награждением меня по силе высочайших указов: 1762 февраля 18-го и 1790 декабря 16-го следующим чином коллежского асессора во уважение того, что в чине титулярного советника состою я 13 лет".

4-го генваря я почел за нужное, по встретившимся обстоятельствам, передать Писареву другое прошение следующего содержания. "Так как на счет службы моей и поведения распущены неизвестными мне людьми весьма обидные для меня слухи, то посему покорнейше прошу в. пр. остановиться представлением об увольнении меня по просьбе моей вовсе от службы, а о действиях моих учинить законное исследование и тем доста-вить мне все средства к моему оправданию; в противном же случай прошение сие, на основании высочайшего указа 1755 г. августа 17-го, возвратить мне с надписью".

Писарев, не обратив никакого внимания па последнюю просьбу мою об исследовании действий моих по службе, поспешил представить министру, 5-го генваря, об увольнении меня вовсе от службы. Представление Писарева по этому случаю отличается обдуманною им сухостию и двусмысленностью. Вот оно:

"Имею честь препроводить при сем к вашей светлости в оригинале прошение старшего письмоводителя канцелярии моей, тит. сов. Третьякова, об увольнении его по расстроенному здоровью от занимаемой им должности старшого письмоводителя, с определением по другой какой-либо части, требующей не столь усиленных занятий.

В награду же 30-ти летней службы его, об определении ему в пенсион на основании .19 и 39 устава о пенсиях 6-го декабря 1827 г. двух третей оклада по занимаемой им дол-жности и с награждением его, по силе высочайших указов 1762 г. февраля 18-го и 1790 г. декабря 16-го, чином коллежского асессора, имею честь представить вашей светлости, с приложением формулярного о служба его списка".

Я с своей стороны осмелился изложить прямо от себя его светлости действия свои по службе, подкрепив их официальными документами, но ничто не подействовало на жестокое сердце министра народного просвещения. Он, от 12-го февраля, прислал Писареву следующее отношение: "По представлению в. пр-ва от 4-го февраля я соглашаюсь на увольнение старшего письмоводителя канцелярии вашей тит. сов. Третьякова по расстроенному его здоровью от занимаемой им должности для поступления в другой род службы, о чем предоставляю вам, милостивый государь мой, сделать надлежащее распоряжение".

Что же это значит? Представление Писарева с просьбою моею было от 5-го генваря, а в отношении Ливена об увольнении меня от должности выставлено другое число - 4-го февраля. Повторяю, что же это значит? А вот что: Ливен, получив представление Писарева от 5-го генваря с просьбою моею, поручил директору департамента Языкову уведомить Писарева, что пенсион я уже имею, а чина не заслуживаю, и чтобы Писарев сделал обо мне другое представление, не говоря в нем ни слова ни о каких для меня наградах. О таком прекрасном распоряжении министра известил меня бывший помощник мой Никифоров, но самого представления Писарева от 4-го февраля я уже не видал. Куда ж давалось уверение Писарева, что Ливен ни в каком случае меня не обидит?

В то самое время, как происходила переписка обо мне Ливена с Писаревым, бывший начальник мой кн. Андрей Петрович Оболенский посылал к Ливену письмо в мою пользу, но и это письмо не облегчило моей участи. Ливен изъяснял князю, что он охотно верит, что я служил при нем, Оболенском, хорошо, но после служба моя была уже не такова. Что же касается до выдачи мне похвального аттестата, то это зависит от Писарева, а не от него, Ливена.

Если так, то по какому же праву Ливен приказал Писареву отстранить меня от должности. По какому праву допустил словесные на меня доносы, на одной только клевете и лжи основанные и мне не объявленные? Я полагаю, что если бы Ливен, во время пребывания своего в Москве, потребовал от меня объяснения против сделанных ему словесных доносов, то легко могло статься, что он переменил бы обо мне невыгодное свое мнение; но - обвинить меня, не выслушав моего объяснения, принудить оставить службу и отказать в заслуженных мною при отставке наградах, - это есть такая вопиющая на небо несправедливость, которой я не заслужил и которая противна святости русских законов.

"Всякий донос в преступлении должности или в лихоимстве должен быть письменный и притом с ясными доказатель-ствами о справедливости доносимого; а словесных доносов или даже и письменных, но без ясных и крепких доводов в действие производить запрещено". (Ген. регл. глава 19 и воинских процессов т. 2, глава I, пункт 2). Сими же законами предоставлена обвиняемому полная свобода приносить свое оправдание. Так ли поступил со мною Ливен?

27-го февраля Писарев передал мне аттестат о службе моей, в котором сказано, что я в штрафах и под судом не был; к продолжению службы аттестовался способным и достойным; должность свою исполнял с особенным старанием и ревностию; поведение имел приличное благородному человеку. Эти слова подтверждают всю невинность мою по службе; но при всем том я лишился, против желания своего, места; 30-ти в. пр. < ? - лаб.> летняя беспорочная служба моя осталась без определенного законами вознаграждения; моя честь и доброе имя были преданы посрамлению и в Москве и в Петербурге. Что же оставалось мне делать в таком затруднительном для меня положении? Сначала, пылая негодованием на сделанную мне обиду, я едва не решился жаловаться сенату на Ливена и Писарева, но одумался и оставил намерение свое без исполнения.



<<< Глава VII. Введение и оглавление Примечания автора Глава IX. >>>



Московский Государственный Университет им. М.В. Ломоносова, 2000-2003