ИМПЕРАТОРСКИЙ МОСКОВСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ
в воспоминаниях Михаила Прохоровича Третьякова
1798-1830.

Глава V.

Отношение кн. Оболенского к профессорам.-Катастрофа в университетской типографии. - Дело Невзорова; назначено ему пенсии. - Награды по университету.-Вопрос об увеличении стипендиатов медиков.-Проекты профессоров Мухина и Мудрова.-Назначение Мудрова директором медицинского института.-Назначение ему помощников.-Возобновление универ-ситетских зданий. - Вопрос об университетской церкви. - Покупка у Лодера анатомических препаратов. - Образование в университете двух партий.

Желая поближе познакомиться со всеми гг. профессорами московского университета, князь приглашал их к себе по очереди на обед по два человека. Инспектор университетского благородного собрания, Антон Антонович Прокопович-Антонский, более всех понравился князю и в скором вре-мени снискал себе полную доверенность и расположение его сиятельства. Я предполагал, что князь даст мне квартиру в своем доме, но такое предположение мое не исполнилось: я остался по-прежнему в однокомнатной квартире в университетском доме, и скоро убедился, что при исполнении возложен-ной на меня должности предстоять мне большие труды и тер-пение. Князь, по какому-то непонятному для меня распоряжению, приказал мне являться к должности по два раза в день: поутру в 8 и после обеда в 5 часов, не исключая воскресных и табельных дней. Такое распоряжение князя было для меня и тягостно и убыточно, ибо, делая четыре конца в день с Моховой на Рождественку, местопребывание князя, и притом во всякую погоду, я поневоле должен был иметь лишнее платье, обувь и тратить иногда деньги на наем извозчиков. Жалованья назначено мне было на первый год 1,000 руб., а после увеличено постепенно до 1,500, из тех 4,000 рублей, которые отпускались из казначейства на содержание канцелярии попечителя московского учебного округа.

Два обстоятельства, представившиеся князю при самом вступлении его в должность попечителя, могут послужить доказательством того, что его сиятельство обладал возвышенным, благородным характером и охотно делал добро при каждом удобном случае.

В 1817 году, весною, во вновь выстроенном обширном каменном корпуса университетской типографии обрушились своды. Строение производилось при прежнем попечителе Голенищеве-Кутузове, под надзором архитектора Соболевского и начальника типографии Курбатова. И тот и другой подвер-гались строгой ответственности за причиненный ими ущерб казенному интересу. Что же сделал князь после осмотра означенных сводов? Он дал предложение правлению университета, что для лучшей удобности размещения во вновь отстроенном типографском корпусе признано его сиятельством за полезное произвесть в нем некоторый переделки и поправки, с употреблением на них исчисленной по смете суммы из типографских доходов. Таким образом упавшие своды перестроены были вновь и - все концы в воду.

Бывший начальник университетской типографии, кол[лежский] сов[етник] Невзоров, от 21-го августа 1816 г. просил управлявшего министерством народного просвещения кн. Александра Нико-лаевича Голицына о возвращении ему, Невзорову, прежней должности начальника типографии¹¹⁾. Князь Голицын удержал у себя просьбу Невзорова, вероятно, потому, что главный обви-нитель его, попечитель университета Голенищев-Кутузов, не был еще уволен от этой должности. 5-го апреля 1817 года Невзоров повторил свою просьбу. Голицын, бывши уже министром духовных дел и народного просвещения, от 24-го апреля того же 1817 года потребовал от кн. Оболенского мнения: "какое пособие можно бы сделать Невзорову?" Кн. Оболенский, от 10-го мая того же 1817 г., отвечал министру, что, входя в совершенно бедственное положение Невзорова и отдавая справедливость его правилам, от которых иногда природная запальчивость его отступать заставляла, просил министра исходатайствовать ему в пенсион хотя половинную часть из тысячерублевого оклада, положенного по штату на-чальнику типографии. Мнение это было утверждено 11-го июля того же 1817 года главным правлением училищ, а 17-го октября последовал высочайший указ о производстве Невзорову в пенсион по 500 руб. в год из университетской типо-графской суммы. В другом именном указе, данном правительствующему сенату в Москве в 1-й день декабря того же 1817 года, изображено: "В вознаграждение усердной службы по мини-стерству народного просвещения, начальством засвидетель-ствованной, кол. сов. Невзорова, всемилостивейше повелеваем: производить ему в пожизненный пенсион по 1,000 руб. в год из государственного казначейства".

Замечательно, что бывший министр народного просвещения, гр. Разумовский, увольняя Невзорова от должности, отказал ему в пенсии, а другой министр, кн. Голицын, под началь-ством которого Невзоров и не служил, выпросил ему в пенсион все содержание по прежней его должности, т. е. жало-ванье по 1,000 руб. и квартирных по 500 р. Чем же объяс-нить такую милость? Разве тем, что Невзоров принадлежал к обществу масонов!

В последних числах апреля я отправился с князем в подмосковное село его Троицкое по серпуховской дороге. Мы имели с университетом беспрестанные сношения, и, сверх того, каждую неделю ездили в Москву для осмотра построек главного университетского корпуса. Я употреблял все старание и деятельность, чтобы заслужить милостивое к себе благорасположение начальника своего, и был столь счастлив, что князь, будучи доволен отличным усердием моим к служб и поведением, а равно и разбором дел попечительской канцелярии за прежние четыре года, присланных от Кутузова в беспорядке, сам вызвался представить меня к ордену при первом удобном случае. Осенью 1817 г. государь император прибыл в Москву, а также и министр наш кн. Голицын. Попечи-тель, желая обратить внимание министра на профессоров московского университета, не получавших долгое время никаких наград, испросил дозволения представить некоторых из них к знакам отличия и к чинам. Однажды по утру князь призвал меня в свой кабинет, приказал сесть за стол против себя и писать что он будет диктовать. Это был список тем чиновникам, которых князь находил достойными высокомонаршей милости. Я уже заранее восхищался мыслью, что услышу и свое имя, но, к удивлению моему, удостоверился, что князь, несмотря на свое обещание, не назначил мне ни-какой награды. Смущение мое столь было явно, что его сиятельство спросил меня: "растолкуй же ты мне, что все это значит?"

Не умея владеть собою, я отвечал князю довольно вспыль-чиво, что смущение мое произошло от того, что я лишился обещанной мне его сиятельством награды. С того времени князь начал обходиться со мною очень холодно, так что я едва не лишился своего места. Скажу откровенно, что означен-ный список был составлен с большим искусством и знанием не только профессоров, но и чиновников московского учебного округа. Это дело не князя, а Антонского. Выпрашивая себе чин действительного статского советника, чин, которым прежде никто из профессоров жалован не был, Антонский убедил князя удостоить такой же награды и проф. Сандунова потому, чтобы он впоследствии времени не кричал во все горло на мнимую свою обиду, ибо он находился при университете не более шести лет; назначая помощнику своему по должности инспектора благородного пансиона, адъюнкту Давыдову, орден св. Анны 3-й степени, Антонский присоединил к Давыдову и любимца ректора Гейма - Каменецкого¹²⁾. Много было вклю-чено и других и все по разным отношениям или самого князя или Антонского, но ничто так не удивило меня как то, что в числе представленных к ордену св. Владимира 4-й степени находился издатель "Московских Ведомостей" кн. Владимир Долгорукий, шурин прежнего попечителя Куту-зова, поступивший в университетскую типографию в 1810 г. и ничем не занимавшийся. Вероятно, что Антонский угождал этою проделкою Кутузову, а также и то, что князь, по внушению Антонского, не назначил мне никакой награды.

Недостаток в армии врачей заставил правительство вновь обратить внимание свое на этот важный предмет. Министр потребовал от попечителя сведения: "нет ли возможности уве-личить в московском университете число казенных студентов по медицинской части?" Это обстоятельство приблизило к князю двух старших профессоров медицинского факультета: Мухина и Мудрова. Первый из них хотя и честолюбивый¹³⁾, но вместе с тем усердный, деятельный до излишества, любив-ший все русское и желавший иметь во всей России русских врачей; другой, хитрый масон, льстивый, лицемерный, иска-тельный, готовый пожертвовать всем для своего честолюбия. От этих-то ученых мужей попечитель потребовал мнения их насчет увеличения в московском университете числа казеннокоштных студентов. Мухин предлагал устроить в покровских казармах обширное медицинское училище, как бы отдельное от университета. Легко было понять, что Мухин назначал себя в начальники этого училища. По соображении всех обстоятельств, до предмета сего касающихся, оказалось, что предположение Мухина, как требующее больших издержек и взятия у города военных казарм, не могло приведено быть в исполнение и оставлено без внимания.

Что же касается до Мудрова, то он признавал за лучшее устроить при самом университета особый медицинский инсти-тут, имея воспитанников под надзором директора из про-фессоров. Предположение Мудрова было одобрено попечителем, министром и, наконец, самим государем. Само собою разумеется, что Мудров получил должность директора этого заведения. При этом случай я нелишним почитаю изъяснить, что ни совет университета, ни врачебное отделение не участ-вовали в рассмотрении предположений Мудрова об учреждении при университете означенного института. Равным образом не участвовали они и в назначении Мудрову трех помощников по должности директора этого института: первым помощником своим Мудров избрал приближенного к нему докто-ранта Страхова¹⁴⁾, вторым - докторанта Терновского, а в третьи, сверх желания Мудрова, поступил лекарь Тихонович, о чем я буду говорить в другом месте.

В 1819 г. окончательно возобновлен главный университетский корпус по Моховой улице, на всемилостивейше пожа-лованную государем императором 26-го января 1817 г. сумму, простиравшуюся до пяти сот тысяч рублей, и 4-го июля того же 1819 г. университет, к общему удовольствию, имел годовое торжественное собрание свое в этом возобновленном уже корпусе. При этом случае ректор и гг. про-фессора принесли сердечную дань благодарности попечителю московского учебного округа князю А.П. Оболенскому; за особенные труды его и полезные наставления при производстве разных работ в означенном корпусе. Жалели только о том, что кн. Оболенский, вняв совету любимца своего, заслуженного профессора Прокоповича-Антонского, не заблагорассудил возобновить бывшей в том корпуса церкви во имя великомученицы Татианы, празднуемой 12-го января, а признал за лучшее ходатайствовать у духовного начальства о присоединении к университету смежной с ним приходской церкви великомученика Георгия, имевшей два предала - верхний во имя архангела Михаила, выгоревший в 1812 году, и нижний во имя великомученика Георгия, находившийся в самом бедном положении. Такое предположение основано было на том, что как церковь великомученика Георгия, так и дома церковников входили несколько в задний двор университета, от чего про-исходили с обеих сторон разные неудовольствия, да и самый двор университета представлял безобразный вид; по этому обстоятельству составлено было отношение князя к архиепископу московскому Августину и испрашиваемо согласие его на присоединение к университету навсегда церкви великомуче-ника Георгия с землею. Мни поручено было вручить лично его высокопреосвященству означенное отношение князя, что, разумеется, я и исполнил. Высокопреосвященный владыка, прочтя это отношение, изволил сказать: "князь пишет хорошо".

Потом продолжал: "возьмите любую из двух церквей - или Георгиевскую, или Ильинскую, находящуюся в переулке к Тверской улице, тоже смежную с задним двором университета", о чем и обещал дать консистории надлежащее предписание.

Хотя кн. Оболенский и остался очень доволен решением Августина, но, к удивлению своему, встретил в скором времени препятствие на присоединение к университету Георгиевской церкви со стороны приходского священника Захария Яковлевича и прихожан. Первый отклонил от себя перемещение в другой выгоднейший приход, а пожелал умереть при церкви Георгия; а вторые обязались возобновить и расширить эту церковь в другом лучшем виде. Этот новый неожидан-ный оборот дела утвержден был консисториею и самим владыкою с тем, однако же, чтобы верхний престол церкви Георгия, выгоревши в 1812 году, отдан был в ведомство и содержание университета, а нижний оставался бы для при-хожан.

Таким образом, университет принужден был в 1820 г. возобновить и благолепно украсить верхний престол церкви Георгия, посвятив его имени великомученицы Таианы, в воспоминание дня основания университета.

В 1834 г. присоединены к университету, купленные на счет казны у г. Пашкова, два обширных дома, из коих в одном, по Никитской улице, университет устроил свою уже церковь во имя той же св. великомученицы Татианы. Причисленная же к университету приходская Георгиевская церковь, на основании высочайшего повеления, возвращена в духовное ведомство.

Итак, все пришло в тот же порядок, в каком нахо-дилось и в 1812 году.

В то самое время, как производилась отстройка главного университетского корпуса под непосредственным распоряжением самого попечителя, кн. Оболенского, и избранного им архитектора Жилярди, начал увиваться около князя старичок небольшого роста, худощавый, льстивый, бойкий на словах, бывши старшиною в какой-то масонской лож. Этот старичок был лейб-медик Лодер. Он просил князя о покупке у него для университета собрания анатомических препаратов за сто тысяч рублей. Князь, соображая, что университет ли-шился в 1812 году почти всех ученых сокровищ своих, убедил министра кн. Голицына приобресть у Лодера прода-ваемое им собрате анатомических препаратов за 125,000 рублей на счет сумм, принадлежавших департаменту мини-стерства народного просвещения. Таким образом, Лодер, положа в свой карман весьма значительный капитал и как будто проникнутый патриотизмом, вызвался преподавать медицинским студентам анатомию шесть раз в неделю, по два часа, без жалованья, что и было принято попечителем и министром с признательностью. Для лучшего же в этом деле успеха, Лодер принял участие в отстройке анатомического театра и убедил князя вызвать в университет из Иены известного ему, Лодеру, прозектора Гумбурга с профессорским жалованьем по 2,000 руб. в год и казенною кварти-рою (русский прозектор не годился Лодеру). При этом случае следует заметить, что Лодер, как лейб-медик, уклонился от сношений своих с университетом и вел переписку с одним только попечителем, следовательно ни совет универ-ситета, ни правление не имели права рассуждать о всех затеях Лодера, клонившихся к личной его пользе.

Доселе чтение анатомических лекций в университет возло-жено было на профессора Мухина, теперь это чтение перешло к Лодеру. Мухин не мог уже равнодушно смотреть на своего соперника - и они стали в неприязненные друг к другу отношения. Зато директор медицинского при университет института, проф. Мудров, взял явно сторону Лодера, посещал его лекции и отзывался о них везде с величайшею похвалою. Это происшествие основало в медицинском факуль-тете московского университета две партии: лодеро-мудровскую и мухинскую, что имело для студентов дурные последствия.

Лодер - как хитрый политик, втершись в университет, оставил в своем заведовании и проданный им анатомический кабинет; следовательно, никто из профессоров не принимал от него всего кабинета по описи. Говорили с достоверностью, что некоторые дорогие препараты были утрачены. Чтобы заме-нить их новыми, Лодер и вызвал к себе немецкого прозек-тора Гумбурга. Что же касается до безмездного чтения Лодером анатомических лекций, то и оно вскоре, по ходатайству попе-чителя, было вознаграждено самым блистательным образом: Лодер получил аренду в 1,000 руб. сер[ебром]. При этом случай невольно вспомнишь стихи Пушкина:

 
"Не верю я чести игрока;
Не верю я французской дружбе,
Любви к России поляка
И немца бескорыстной службе!"