ИМПЕРАТОРСКИЙ МОСКОВСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ
в воспоминаниях Михаила Прохоровича Третьякова
1798-1830.

Глава II.

Преобразование университета.-Первый попечитель.-Выбор ректора.-Но-вый устав.- Юбилеи университета.-Ректорство Страхова.-Мой дед Бу-латов-Продажа им дома.-Совместная жизнь с матерью.-Кончина М.Н. Муравьева. - Попечительство гр. Разумовского. - Переход "Московских Ведомостей" к новому редактору.-Действия нового попечителя -Увольнение Чеботарева.-Мои занятая в канцелярии попечителя.-Занятая у Беке-това.-Новый закон о производстве в чины.-Лекции, читанная чиновникам.-Поступление в университет В.И. Оболенского.

В 1804 г. университет преобразован был по новому уставу и штату. вместо трех кураторов, которые до того времени начальствовали над университетом, назначен попе-читель; вместо постоянного директора допущено избрание еже-годно ректора из профессоров; канцелярия университета, имев-шая особых членов из гражданских чиновников, переиме-нована в правление; места советников заступили непремен-ный заседатель из старших профессоров, по назначению попечителя, и деканы отделений; гимназии были уничтожены. В то же время поступили в распоряжение университета вновь заводимые в 10-ти губерниях гимназии, уездные и приходские училища. Для управления этими заведениями открыт был при университете, под председательством ректора, училищный комитет, а для цензуры книг - цензурный. Итак, сколько дея-тельности и опытности в делах надлежало иметь профессорам и в особенности ректору при исполнении столь важных и разнообразных обязанностей.

Первым попечителем университета и учебного его округа назначен был товарищ министра народного просвещения Михаил Никитич Муравьев, обучавшийся некогда и сам в этом же университете. Любя и почитая место воспитания сво-его, Муравьев всемерно старался о возведении его на высшую степень совершенства. С этою целию пригласил он из Германии в Москву 11 ученых мужей по разным отраслям наук. Для помещения новоприбывших на казенных квартирах, куплены были смежные с университетом два дома: пер-вый - у Мосоловой, по Никитской улице, а другой - у Пушки-ной, по переулку.

Выбор в ректоры, по новому уставу на один год, пал по баллотировке на старшого проф[ессора] - Харитона Андреевича Чеботарева. Для большого почета к сану ректора, присвоен ему чин 5-го класса зауряд.³⁾ Завелись партии, интриги, и лицо временного начальника не имело уже для служащих в уни-верситете того достоинства, какое привыкли мы видеть в постоянном директоре. Облеченный в это звание высочайшею властию, знавший порядок службы и не имевший равного себе по чину между подчиненными, директор имел все средства быть истинным начальником. Хотя всем известно было, что новый ректор отличался примерною честностию, простотою, добродушием, обходился со всеми по-дружески, говорил каж-дому ты; однако же, известно было и то, что он нередко впадал в некоторую слабость и вел жизнь беспечную. Не странно ли было смотреть на почтенного ректора, когда он, часов в семь после обеда, одетый в длиннополый сюртук, обутый в спальные сафьяновые сапоги, имея на голове трех-угольную шляпу с плюмажем, а в руках длинную натуральную трость, посещал студенческие комнаты. Мог ли начальник в таком наряде снискать себе должное уважение от подчиненных ему лиц? Знал ли он хоть сколько-нибудь хозяйственную часть и канцелярский порядок? Смело отвечаю - нет, не знал.

В то время заседания в правлении университета происхо-дили два раза в неделю; в промежуток этого времени, се-кретарь правления Тимонов, получая от ректора разные входящие бумаги, заготовлял по ним резолюции и составлял журнал для наступавшего присутствия. Ректор, прибыв в назначенный день в правление и потолковав кое о чем с деканами, обращался к секретарю с вопросом: "готов ли журнал?" Тогда опытный секретарь представлял ректору изготовленный заранее журнал, и - делу конец! Да и при других ректорах делопроизводство в правлении шло немного лучше описанного мною, так что декан Панкевич делал попечителю гр. Разумовскому донос о замеченном им, Панкевичем, в правлении отступлении от законного порядка.

Новый устав университета даровал молодым людям право получать звание студента где бы они ни учились и даже под-вергать себя экзамену на высшие ученые степени кандидата, магистра и доктора, которым присвоены следующие классные чины: кандидату 12-й, магистру 9-й, доктору 8-й, а студентам, кончившим курс наук - 14-й класс. Цель правительства была, конечно, самая благонамеренная - привлечь молодых богатых дворян к образованию в университете; но следствием такого распоряжения было, однако же, то, что многие юноши начали вхо-дить в университет студентами с самыми ограниченными сведениями в языках и науках.⁴⁾ Прослушав год, а много два профессорские лекции, они получали без экзамена студентские аттестаты с правом на чин 14-го класса, ибо тогда не было еще издано особенных правил, по которым назначался срок для производства по экзамену в ученые степени.

30-го июня 1805 г. университет торжественно праздновал полувековой юбилей своего основания. По утру, в присутствии ректора Чеботарева, профессоров и студентов, совершена была в университетской церкви божественная литургия и молебствие о здравии и благоденствии августейшего покровителя наук государя императора Александра I-го и всего царского дома. В 6 часов пополудни по прибытии в большую аудиторию университета многих именитых особ и прочих лю-бителей народного просвещения, торжество открыто было огромным оркестром музыки с хором певчих, а затем избран-ные профессора произнесли приличные этому торжеству речи, обратившие на себя особенное внимание всех почтенных посетителей, а особливо речь профессора Сохацкого. Оратор, исчислив в ней заслуги московского университета на пользу воспитания и образования юношества, сказал, что "отличительные черты характера воспитанников университета и поведения суть честность, прямодушие, верность и любовь к оте-честву - плоды истинного просвещения".

По окончании ученого торжества, профессора собрались на дружескую беседу к ректору Чеботареву, во время которой посреди университетского двора горел великолепный щит с приличными изображениями.

Ректор Чеботарев, выслужив в этой должности опре-деленный срок, сдал ее вновь избранному университетским советом в ректоры ординарному профессору физики Петру Ивановичу Страхову, а сам, по распоряжение попечителя, определен бессменным заседателем в правление университета.

В ректорство Страхова последовали в университете следующие крупные перемены.

Совет университета, основываясь на 9 . Устава, высочайше утвержденного 5-го ноября 1804 г., открыл в зданиях своих, по плану попечителя Муравьева, новую гимназию под названием академической, для которой 28-го октября 1806 г. министром народного просвещения утверждено было особое постановление. Число гимназистов ограничивалось средствами хозяй-ства университетского, но никогда не должно было быть менее 60-ти, дабы, после четырехгодичного курса учения, гимназия могла снабжать университет ежегодно 15-ю студентами для замещения ими праздных мест в числе студентов, кандидатов и магистров университетского содержания, составляя как бы рассадник ученых чиновников московского учебного округа. Кроме содержимых университетом 60-ти воспитанников, дозво-лено было учиться и своекоштным ученикам, по усмотрению инспектора гимназии, без всякой за то платы.⁵⁾ Ученье производилось чрез адъюнктов, лекторов и магистров универси-тета за определенное им штатное жалованье и разделялось на четыре года.

Замечательно, что в этой гимназии начал свое поприще известный впоследствии времени ординарный профессор и литератор Каченовский, преподававший в 1805 году ученикам риторику.

После 1812 г. это прекрасное и полезное заведение, стоив-шее университету небольших издержек, не было уже восстановлено, и новое начальство университета не обратило на него никакого внимания.

Принадлежавшая университету типография, отдававшаяся на откуп содержателям: Люби, Гари и Попову за 23,000 руб. в год, поступила с 1-го генваря 1806 г., по предложению попечителя Муравьева, в полное распоряжение университетского правления на особых правилах, утвержденных главным правлением училищ 11-го октября 1806 г., и поручена особому чиновнику под названием начальника типографии. От такой перемены в управлении типографиею доходы уни-верситета ежегодно увеличивались и дошли, наконец, до ста тысяч рублей ассигнациями.

Страхов, любимый и уважаемый и учащими и учащимися в университете, исправлял должность ректора два года, и 14-го поля 1807 г. сдал ее вновь избранному ректору - орди-нарному профессору Федору Григорьевичу Баузе.

Продолжая службу в правлении университета, я в 1805 г. награжден был чином коллежского регистратора. Мать моя жила в это время в Таганке, в доме отца своего, куда приходил и я в свободное от служебных занятий время и выслушивал от нея превосходные советы к ограждению себя от сетей разврата, весьма часто погубляющего неопытного юношу.

Долг благодарности велит мне сказать здесь несколько слов о деде моем с матерней стороны, из дворян, коллежском секретаре Иван Артемьевиче Булатове. Получая жало-ванья по 150 рублей в год и владея небольшим домом, Булатов проводил жизнь свою в уединении, чуждый светской рассеянности и роскоши. Этот почтенный муж вставал по-утру весьма рано, прочитывал утренние молитвы, потом отправ-лялся к ранней обедне, а потом к должности. Нынешнее молодое чиновное поколение может предложить мне вопрос: "да когда же дед мой пил чай?" отвечаю, что дед мой и все семейство его пили чай только по воскресеньям и праздникам, и то после обеда. Вечер оканчивал Булатов чтением вечерних молитв. Когда я приходил к матери, то Булатов заставлял меня молиться с ним вместе и читать псалтирь и акафисты. Признаюсь откровенно, что я весьма неохотно исполнял волю Булатова; ворчаньям и выговорам его мни не было конца, а больше всего доставалось бедной матери моей, которая, по словам Булатова, избаловала меня. И действительно, я бало-вался, но не от матери. Живя по своей воли, я рано позна-комился с разгульною жизнью. И кто же были первою причиною моего соблазна? Люди семейные, пожилые, старшие меня по службе. Они-то ввели меня, неопытного юношу, в трактиры; они-то поднесли мне первую чашу того питья, которое делает человека хуже скота. В Москве до 1812 года было гораздо больше разгула, нежели теперь: во всех трактирах гремела музыка и раздавались веселые клики цыганок; во всех трак-тирах разрумяненные нимфы разгуливали по комнатам и прельщали посетителей бесстыдными своими взглядами и телодвижениями. Мудрено ли, что и я полюбил эти вертепы раз-врата и бесславия. Горе юноше, у которого преждевременная смерть похитила отца его; еще более ему горя, если он ли-шился и матери. К счастью моему, я имел у себя добрую, умную мать и мысль, что она блюдет за мною и в отдалении, возвращала меня на путь правды и чести.

Наконец, непредвиденные обстоятельства поставили меня в самое затруднительное положение. Дед мой, Булатов, от-страняя от себя, по старости лет и по слабости зрения, хло-поты по дому, продал этот дом в другие руки и в то же время передал мне мать мою на мое попечение. Долго думал я с нею - где и чем нам жить; жалованье производилось мне по 150 руб., особой квартиры в университете я не имел, ну, право, мы не знали как бы нам повыгоднее устроить себя. Один счастливый случай привел мать мою в дом поно-маря церкви Николая Чудотворца, что в Хлынове. Там на-няли мы небольшую комнату за 2 р. 50 к. в месяц и мать моя завелась в третий раз своим хозяйством. Я ходил к ней обедать и ужинать, что продолжалось около года. В то время (1807 г.) находился в университете экзекуторским помощником чиновник Осип Игнатьевич Янковский, выходец из Польши, плохо знавший русский письменный язык. Янковский полюбил меня и поручал мне составлять и пере-писывать разные бумаги, до должности его касавшиеся. Этот-то добрый человек приискал для меня с матерью в самом университета небольшую квартиру, которою мы, с дозволения ректора, и воспользовались с особенною благодарностью.

Доселе мать моя не знала за мною никаких шалостей; теперь же она замечала, что я приходил иногда на квартиру в нетрезвом виде. О! как больно, как тяжело было смотреть матери моей на любимого ею сына в таком отвратительном виде. Но я был вспыльчив, упрям и хотел жить, как и прежде, по своей воле. Увы: много, очень много виноват я был пред доброю матерью моею, о чем вспоминаю всегда с душевным раскаянием и соболезнованием. Только одно обстоя-тельство может хотя нисколько извинить меня в прежней разгульной жизни моей, что я к должности был усерден и всегда являлся в правление в положенное время.

28-го июля 1807 года скончался в С.-Петербурге добрый, великодушный попечитель московского учебного округа Михаил Никитич Муравьев. Имя Муравьева дважды дорого для московского университета: как имя славного его воспитанника и как первого попечителя, преобразовавшего университет по всем его частям. Кандидат Н.Ф. Кошанский (впоследствии известный профессор Царскосельского лицея) сочинил и напечатал в журнал "Вестник Европы" 1807 г. прекрасную элегию на преждевременную кончину Михаила Никитича, незабвенного в летописях московского университета.

Место Муравьева заступил, 2-го ноября того же 1807 года, проживавший в Москве, богатый вельможа гр. Алексей Кириллович Разумовский, пожалованный из тайных в действи-тельные тайные советники. Этот новый начальник редко посещал университет, разве только во дни торжественных его собраний; но зато правитель попечительской канцелярии Михаил Трофимович Каченовский зорко следил за ходом дел в университете и его учебном округе и всемерно ста-рался, чтобы все профессора, директора гимназии и учителя действовали сообразно с изданными но ученой части узаконениями. Таким образом, попечительство гр. Разумовского над университетом и его учебным округом было довольно строго, но вместе с тем благоразумно и справедливо.

14-го апреля 1808 г. гр. Разумовский всемилостивейше пожалован кавалером ордена святого благоверного князя Александра Невского. 11-го декабря 1809 г. граф имел счастие принимать в университете государя императора Алексан-дра Павловича и удостоился получить от е. в. высокомонаршее благоволение. Хотя многие из чиновников университета считали графа человеком гордым и недоступным, однако же, известно было, что некоторые из профессоров пользовались благосклонным его расположением и нередко трапезовали за графским столом. В то время граф воспитывал у себя трех юношей, именовавшихся Перовскими. Все они включены были в число дворян бывших польских губернии и имели грамоты на дворянское достоинство. Старший Перовский, Алексей, получил от университета (разумеется, по экзамену) ученую степень доктора физико-математических наук; а другие Перовские, Лев и Василий, выпущены были из университета канди-датами. Из этого обстоятельства можно заключить, что граф имел причину угощать у себя обедами некоторых ученых мужей московского университета.

11-го апреля 1810 г. гр. Разумовский всемилостивейше пожалован министром народного просвещения и переселился на житье в С.-Петербург. 14-го мая того же 1810 г. назначен попечителем московского учебного округа сенатор, тайный советник, Павел Иванович Голенищев-Кутузов, тот самый, который до преобразования университета в 1804 году находился в числе трех кураторов, управлявших этим заведением.

Первые замечательные или, вернее сказать, самовластные действия нового начальника были следующие:

По случаю кончины в 1809 г. почтенного редактора "Московских Ведомостей" В.П. Иванова, помощник его г. Ильинский принял на себя эту многотрудную обязанность в том предположении, что университет не замедлит утвер-дить его настоящим редактором означенных Ведомостей; но попечитель, в октябрь месяц 1810 г., заблагорассудил определить на место Иванова шурина своего, коллежского асессора кн. Владимира Долгорукого, который до преобразования уни-верситета находился в числи дежурных офицеров, имевших надзор за поведением учеников в прежних университетских гимназиях. Хотя почтенный князь и воспользовался теми выго-дами, которые предоставлены редакторам "Московских Ведо-мостей"; но при всем том все труды и хлопоты по этому изданию остались на г. Ильинском, уже помощники кн. Долго-рукого. За что же Кутузов обидел г. Ильинского, бывшего в числе отличных студентов университета?

Пользуясь доверием к себе министра, попечитель представлял ему, что занимающий в университете кафедру российского практического законоискусства и вместе с тем исправляющий должность синдика в правлении университета Захарий Аникеевич Горюшкин, по старости лет своих, не может уже с успехом исправлять возложенных на него должностей, а потому убедил министра уволить Горюшкина вовсе от службы, с пенсионом по положению, что и было исполнено 10-го фев-раля 1811 года. Но так ли это было на самом деле? Нет. Кутузов желал иметь в университет такого профессора-юриста, который бы пользовался полным его доверием и поддерживал бы вей его распоряжения. С этою целью Кутузов определил в апреле месяце того же 1811 года на место Горюшкина любимца своего, сенатского обер-секретаря, Сандунова, человека дерзкого и неуступчивого.

Председатель состоявшего при университете Общества истории и древностей российских заслуженный профессор Харитон Андреевич Чеботарев не угодил чем-то Кутузову, и по его интригам принужден был сложить с себя это почетное звание, в котором находился он со времени открытия обще-ства в 1804 г. Место председателя в этом обществе занял отставной майор Платон Петрович Бекетов, находившиеся в дружеских сношениях с Кутузовым.

Не довольствуясь таким унижением старого Чеботарева, Кутузов обрушился гневом своим и на сына его, адъюнкта московского университета, Андрея Чеботарева. Этот молодой человек обучался первоначально в университетской гимназии и, по получении ученой степени, был послан, на счет университета, в чужие края для усовершенствования в науках. По возвращении же оттуда, удостоен начальством звания адъюнкта по части химии и технологии. Отличаясь острым умом и прекрасным даром слова, Чеботарев отзывался иногда о некоторых особах наших не так-то хорошо, в том числе, вероятно, и о Кутузове. Это ли обстоятельство или другое, мне не известное, раздражило Кутузова до того, что он в представлениях своих к министру назвал Чеботарева вредным не только для .учащихся в университете, но и для общества. Министр, уважив представление Кутузова о Чеботареве, изъявил согласие свое на перемещение его учителем в одну из гимназий московского учебного округа, чего, однако, не сделали, а уволили Чеботарева из университета для поступления в другой род службы.

Продолжая заниматься письменными делами в правлении университета, я, сверх ожидания моего, сделался известен Кутузову по следующему обстоятельству: однажды, вечером, в конце 1810 г., а которого месяца и числа не упомню, секре-тарь правления Тимонов прислал мне на квартиру приказ явиться немедленно к е. пр-ству попечителю; жившему у Покровских ворот. Доселе я знал главного начальника своего издали; теперь же предстал пред него лично со страхом и трепетом в сердце. Узнав от меня чин мой, фамилию и службу, Кутузов велел мне переписать набело нисколько бумаг, под наблюдением находившегося при нем сенатского чиновника Матвеева. Кончив эту работу часу в 11-м, я получил за нее начальническое спасибо. Через никоторое время Кутузов потребовал меня опять к себе и приказал являться к нему всякий день в назначенное время. Кутузов был человек гордый, вспыльчивый, любивший делать все с неимоверною скоростью, часто бестолковою и для исполнения приказаний его невыносимою. Самая канцелярия его была распо-ложена в столовой в беспорядке. Правитель канцелярии Облеухов и помощник его Волоцкой, сыновья богатых родителей, приходили к Кутузову когда им было угодно и, поговорив с е[го] пр[евосходитель]ством кое о чем, расходились в разные стороны. Редко принимались они за дело и то на короткое время. Оставался в запас еще один чиновник Матвеев, но и он, служа в то время в сенате, являлся к Кутузову в два часа и занимался по большей части переписыванием самоважнейших бумаг. Таким образом, я частенько один исправлял все дела канцелярии попечителя и, право, смешно теперь вспомнить, сколько выговоров и угроз досталось на мою долю от его пр[евосходитель]ства. Почитая себя за великого и опытного знатока в делах, Кутузов весьма часто сам, как будто вдохновенный какою-либо важною мыслью, принимался за перо и связным почерком сочинял разные представления к министру и другие бумаги. Переписывать их набело скоро, без ошибок, не было для меня никакой возможности; оши-биться - беда, спросить Кутузова - другая беда, ибо он и сам не всегда мог разбирать свое рукописание. Впрочем, долг справедливости заставляет меня сказать здесь, что Кутузов, хотя и был очень вспыльчив, но, однако же, скоро приходил в себя и все предавал забвению. К чести его следует при-совокупить еще и то, что когда случалось много дела, то Куту-зов оставлял меня обедать за своим столом.

Кроме занятий моих у Кутузова, я, по приказанию его, исправлял за небольшую плату письменные дела у председа-теля состоящего при университете Общества истории и древно-стей российских Платона Петровича Бекетова, друга Куту-зова. Платон Петрович жил тогда уединенно на даче своей за Симоновым монастырем, на высоком прекраснейшем местоположении. Приезжая к Платону Петровичу раза два или три в месяц в назначаемое им время и на его счет, я иногда довольно долго просиживал у него за бумагами и оста-вался обедать, разумеется, по его приглашению. Платон Петро-вич обходился со мною ласково и приветливо, о чем я вспоминаю всегда с особенным удовольствием.

Незадолго до вступления Кутузова в должность попечи-теля последовал, 6 августа 1809 г., высочайший указ, прегра-ждавший производство в чины коллежского асессора и статского советника всем тем чиновникам, которые не представят аттестата от университета в знании поименованных в том указ наук и языков. Сначала никто не хотел верить, чтобы этот достопамятный указ мог относиться к чиновникам, находившимся уже в службе, но только к тем молодым людям, готовившимся вновь на службу, ибо всем было известно, что новый закон воспринимает свое действие со дня публикации и имеет силу только на будущее время. Многие даже ожидали скорого пояснения означенного указа, что у нас нередко и случается. Но такое толкование уничтожил московский университет открытием у себя, в летние месяцы 1810 и 1811 гг., чтения лекций именно для чиновников, службою обязанных. Я объявил желание посвятить себя новому учению. Нас собралось около ста человек из разных присутственных мест, большею частию бедняков. Нам объясняли профессора следующие предметы: логику, ораторию, всеобщую историю, российскую историю, права и политическую экономию, статистику, географию, математику, опытную физику и француз-ски язык. Ученье начиналось ежедневно в два часа пополудни, то есть в такое время, в которое чиновники оканчивали служебные занятия свои, следовательно должны были приходить в университет усталые, голодные и оставаться там до 6-ти часов. Можно ли было ожидать хорошего успеха в учеши от людей, находившихся в таком невыгодном положении и притом плохо приготовленных к слушанию таких важных предметов. Хотя же все чиновники посещали лекции прилежно, в чем и выданы им от университета, 16 декабря 1811 года, свидетельства; но при всем том никто из них не решился в то время подвергнуть себя экзамену для получения аттестата на основании указа 6-го августа 1809 г., ибо программа этого указа требовала основательных сведений во всех науках кроме богословских и медицинских, чего в один сокращен-ный курс никто, даже из лучших студентов, исполнить не может.

Несколько позже молодые достаточные дворяне и чиновники нашли для себя другой способ получить, от университета - аттестаты, открывавшие им дорогу к чинам и почестям. Этот способ состоял в том, что экзаменаторы читали для них особые приватные лекции за условленную плату.

В числе молодых людей, изъявивших желание слушать лекции на основании указа 6-го августа 1809 г., находился канцелярский служитель московского губернского правления Василий Иванович Оболенский, родом из духовного звания. Посетив раза три означенные лекции, Оболенский счел за лучшее всту-пить в университет студентом. Явясь с прошением и аттестатом в секретарю правления Тимонову, Оболенский получил от него отказ в принятии просьбы своей потому, что он одет был бедно. Не зная как поступить ему в таком неожиданном и, можно сказать, несчастном обстоятельстве, Оболенский прибегнул к моей помощи. Я скрытно от секретаря представил просьбу Оболенского находившемуся в то время в присутствии правления ректору Гейму. Он потребовал просителя к себе, проэкзаменовал его вместе с деканами в языках и науках и тогда же удостоил звания студента. Впоследствии времени Оболенский находился старшим учителем в Тверской гимназию, а после в московской и, наконец, в самом университете адъюнктом по кафедре греческого языка. В 1827 г. Оболенсшй принес мне в дар изданную им книгу "Платоновы разговоры" и изъяснил, что он всегда помнит и никогда не забудет сделанного ему мною одолжения при вступлении его в универ-ситет студентом. Удивленный таким редким и благородным поступком почтенного Василия Ивановича, я только мог благодарить его за сделанную им мне честь, и с того времени находился с Оболенским в дружеских отношениях по самую смерть его, в 1847 году последовавшую.